Корейская война как пример управленческого кризиса

OneKorea.RU – Интернет-портал “Единая Корея” продолжает публикацию докладов прозвучавших на проходившем 5 июня 2013 года Круглом столе «Корейская война: итоги, уроки и проблема обеспечения мира на Корейском полуострове», организованного совместно с Центром корейских исследований ИДВ РАН. В развернувшейся дискуссии приняли участие гражданские и военные историки из нескольких институтов г.Москвы.

Представляем содоклад Асмолова Константина Валериановича, ведущего научного сотрудника Центра корейских исследований ИДВ РАН.

Асмолов К.В.

КОРЕЙСКАЯ ВОЙНА КАК ПРИМЕР УПРАВЛЕНЧЕСКОГО КРИЗИСА

2013 год – год шестидесятилетия окончания Корейской войны, самого кровопролитного конфликта и самого тяжелого бедствия, которое выпадало на долю жителей Корейского полуострова. Достаточный срок, чтобы отстраненно проанализировать уроки этого события с точки зрения  анализа принятия всех основных стратегических решений.

История знала немало случаев, когда неверные или катастрофические решения принимались на основе неполной информации или недостаточного понимания ситуации. Мы привыкаем к удобным моделям, и в наших головах возникают устойчивые образы или конструкции, которые настолько “приятны в объяснении”, что новые факты начинают интерпретироваться в рамках данной концепции,  в то время как их правильная интерпретация может быть совершенно иной.

Более того, одно неверное решение часто создает цепочку таковых, когда лицо, принимающее решение, вынуждено следовать заведомо неверным и некорректным вводным, отказаться от которых невозможно в силу  политических или идеологических соображений. И вот уже то один, то другой участник кризиса делают тяжелый выбор в пользу того, что они сочли «меньшим злом», хотя непонятно, насколько меньшим оно оказалось.

В этом контексте Корейская война оказывается трагедией ошибок и амбиций, примером того, как часто в большой политике именно «хвост виляет собакой», а  принявшие решение оказываются заложниками дальнейших событий, действуя   по принципу «у нас нет иного выхода», а то и вообще строили свою политику, опираясь на неверные посылки.

Разберем наиболее известные примеры решений такого рода, начиная с одобрения самой идеи войны. Напомним, что 24 сентября 1949 г. Политбюро ЦК ВКП(б) оценило план нанесения упреждающего удара и освобождения Юга как нецелесообразный, чреватый долгой войной и иностранной интервенцией[1]. Тем не менее впоследствии Москва дает «добро» на военную операцию, исходя из предположений о том,  что режим Ли Сын Мана находится на грани коллапса. Ссылки такой характер аргументации есть в мемуарах М. С. Капицы, по словам которого Пак Хон Ён «утверждал, что на Юге сложилась революционная ситуация, что как только начнется наступление Народной армии, там произойдут мощные народные выступления,  сеульские власти будут парализованы и согласятся на объединение»[2].

Основание для того, чтобы так думать, были. Масштаб левого сопротивления режиму Ли Сын Мана в 1948-49 гг. был сравним с масштабом антияпонского сопротивления  в Корее в начале ХХ в. Однако в 1950 г. эта активность уже начала спадать; снаружи это было видно меньше, чем изнутри, и представители Северной Кореи вполне могли потрясать цифрами и фактами, однозначно говорящими о том, что объединение страны будет легким[3].

Не менее резонными были аргументы в пользу того, что США не вступятся за режим. Посмотрим, на основании каких предпосылок  мог быть сделан теоретический вывод о том, что США примут в войне самое активное участие.

• Незадолго до того американцы  «потеряли» Китай, куда более стратегически важный. И что? США не вступили в войну на стороне Чан Кайши. Если они не поддержали такого старого союзника, то поддержат ли они Ли Сын Мана, имеющего в американских глазах более одиозную репутацию?
• Корея официально вынесена из оборонного периметра тех стран, которых Америка обещала защищать. Это несложно истолковать как знак будущего невмешательства Америки в корейские дела. Пентагон также придерживался точки зрения, что Корея не представляет  стратегический интерес для США[4], и речь Ачесона во многом повторяла заявления Макартура от мая 1949 г.[5]
• К лету 1950 г. на карте мира достаточно мест, где «коммунистическая угроза» могла перерасти в серьезное военное вторжение. При этом основным фронтом противостояния считалась Европа, где в 1949 г. был серьезный кризис, касающийся Западного Берлина. Вопрос о том, рискнет ли Америка ввязываться в большой конфликт из-за какой-то Кореи, неочевиден. Тем более что она воспринималась как менее вероятное «поле боя», чем Западный Берлин, Греция, Турция или Иран[6].

Представляется, что из упомянутых «вводных» было гораздо логичнее сделать вывод о том, что Соединенные Штаты, наоборот, не рискнут пойти на военное вмешательство.

Однако США вмешались в войну быстрее и активнее, чем это могли предполагать. Несмотря на всю антипатию к Ли Сын  Ману,  не поддержать Сеул  было нельзя. Это было бы воспринято как отказ от борьбы с коммунизмом. Та же логика, сообразно которой Москва не могла не поддерживать «революционную борьбу» на Юге.

В США ожидали перетекания конфликта в крупномасштабное столкновение коммунизма и свободного мира, и конфликт в Корее был неверно оценен как «пробный шар». Так, Джон Фостер Даллес был уверен в том, что захват Кореи был спровоцирован русскими с тем, чтобы зажать Японию в клещи между Кореей и Сахалином.  Иные  видели особо коварную стратегию, направленную на то, чтобы вовлечь Америку в азиатский конфликт, сковать её силы там, а затем нанести удар в Европе.               Кроме того, Трумэн проводил параллель между ситуацией в Корее и гитлеровской политикой в Европе в середине 1930-х годов и был уверен в том, что «дальневосточный Мюнхен» допустить нельзя[7].

Наконец, после «потери Китая» в Конгрессе и политических кругах сформировалось так называемое «китайское лобби», в которое входили как республиканцы-консерваторы, так и представители промышленных кругов. Их давление было весьма велико, и Трумэн и Ачесон должны были доказывать, что они не сдают позиции коммунистам. В такой ситуации администрация не хотела подливать масло в огонь[8].

Советский союз  этот уровень вмешательства не предполагал, и, теоретически, далее должен был бы идти разговор о «фатальной ошибке», связанной с тем, что советский представитель не имел возможности наложить вето в СБ ООН и «зарубить» идею вооруженного вмешательства. Однако эта ошибка не стратегическая, а тактическая,  – в Госдепартаменте заранее были готовы к такой нежелательной ситуации:  если бы Советский Союз наложил вето на решение СБ, вопрос, ввиду его особой важности, был бы вынесен на рассмотрение Генеральной ассамблеи, которая  одобрила бы это решение[9].

Потому следующей стратегической ошибкой автор этой статьи видит то, что ведение войны со стороны «южного блока» оказалось в руках одного человека – и человека весьма специфического. Выдача экстраординарных полномочий генералу Макартуру превратила войну в точку приложения его личных амбиций. При этом  генерал  оказался практически вне контроля как ООН[10], так и  Вашингтона:  престиж в Объединённом Комитете начальников штабов и популярность  в республиканской партии и среди широких слоёв населения,  затрудняли контроль над его действиями[11]. Под стать генералу был ближний круг, который не одёргивал его амбиции и снабжал его той информацией, которую он хотел услышать[12].

Из-за этого, попытка решить проблему  «одной левой»  (буквально «with one hand tied behind my back»)[13] провалилась, и заявления в стиле «Мы вышвырнем северокорейцев, а если вмешаются русские, то вышвырнем и их»[14], уступили место более взвешенным оценкам только после первой серии чувствительных поражений.

Впрочем, КНА была вынуждена продолжать войну в заведомо невыгодной для себя ситуации, и отчаянные попытки «взломать» пусанский периметр были, на взгляд автора, связаны именно с тем, что в Пхеньяне понимали, что  долгую войну им не выиграть. Захватить весь полуостров до того, как США полностью раскрутят маховик своей военной машины, было единственной стратегией, имеющей шанс на выигрыш, и именно потому часть иных направлений оказалась оголена.

Обычно, именно с этим фактором связывают успех высадки американцев в Инчхоне, но десантная операция сделала этот поворот в ходе боевых действий лишь чуть более быстрым и гораздо более красивым. В ситуации, когда у КНА уже почти кончились резервы и ресурсы, контрнаступление было неминуемо. При этом во время решающего обсуждения Макартур продавил идею высадки  не за счет рациональных аргументов (как сказал один из американских адмиралов, «лучшее, что я могу сказать – высадка не является невозможной»[15]), а за счет харизмы и драматического сорокапятиминутного монолога, в котором он упирал не на тактику, а на политические последствия. Освобождение Сеула должно было стать сокрушительной символической  психологической победой не только над Пхеньяном, но и над коммунистическими режимами на Дальнем Востоке и во всем мире[16].

Блистательно или случайно угадав один раз и полагаясь более на чутье, чем на здравый смысл, Макартур уверовал в  то, что предчувствия и впредь не будут его обманывать. Это сформировало его дальнейшую стратегию, тем более что теперь уже командование ООН было настолько в плену амбиций и желания красивой победы, что решило перенести военные действия на Север и объединить Корею под властью «демократического правительства». Эту идею поддержали и Госдепартамент, и военное руководство по целому комплексу причин.

•   Во-первых, развитие успеха в военной операции – вещь естественная, и целый ряд американских генералов указывал на то, что на войне нельзя прибегать к полумерам.
• Во-вторых,  к чисто военным аргументам активно примешивались политические: появилась возможность красивой победы свободного мира над коммунистическим режимом, что в обстановке «холодной войны» сыграло бы пропагандистскую роль.
• В-третьих, Трумэн исходил из представления о том, что поскольку Москва и Пекин никак не отреагировали на изменение хода кампании, они не рискнут начать глобальную войну с использованием ядерного оружия.
• В-четвертых,  общественность тоже ждала полной победы над противником, и отказ от курса на захват всего полуострова послужил бы поводом для новых обвинений администрации США в «слабости» по отношению к коммунизму.

Как видно, военные аргументы сыграли вспомогательную роль, решающим оказалось упоение близкой победой и недоучет возможного развития событий в виде вступления в войну КНР.  Хотя предвидеть китайское вмешательство осенью 1950 г. было гораздо проще, чем  Кремлю оценить грядущие действия США  весной 1950 г.,  разведка Макартура напрямую игнорировала ту информацию, которая не вписывалась в  концепцию.

Когда относительно вмешательства в конфликт советских или китайских войск поинтересовался  сам Трумэн, Макартур заявил: «Шансы весьма невелики. Их вмешательство в первый или второй месяцы войны оказалось бы решающим. А сейчас мы больше его не опасаемся. Мы в состоянии встретить их угрозы. …попытка китайцев дойти до Пхеньяна окончится «великой бойней»[17]. Доверившийся ему президент США предоставил генералу полную свободу действий[18].

М. Гастингс и некоторые иные историки задаются вопросом о том, как американская разведка могла прозевать вступление Китая в войну, хотя  Пекин неоднократно подавал сигналы о том, что в случае приближения американских войск к китайской границе он не будет сидеть, сложа руки. Ответ несложен. Во-первых, адекватно отделить сигнал от «шума» или правдивую информацию от ложной может только «послезнание». Во-вторых, далеко не всегда разведданные пользуются доверием руководства. В-третьих, зачастую разведчики также играют в игру «Угадай, что хочет услышать начальство». К тому же  у американцев не было ни надёжного способа удостовериться в серьёзности намерений Китая ввиду невозможности читать китайские шифры, ни агентов в Пхеньяне или Пекине[19].

До самого момента столкновения США были  уверены, что концентрация китайских войск на корейской границе – пропаганда. Более вменяемые американские аналитики рассматривали факт вступления Китая в войну как стратегическую дезинформацию[20]. С точки зрения госсекретаря Ачесона, КНР не могла вступить в войну по ряду рациональных причин: китайская армия уступала американской по огневой мощи; это ухудшило бы международную обстановку и не дало бы КНР возможности получить место в ООН; она оказалась бы слишком зависимой от СССР и т. п.[21]

Впрочем, решение руководства КНР о вступлении в войну тоже принималось как выбор меньшего зла, и Мао тянул до последнего. Риск ввязаться в крупномасштабную войну с США, чреватую потерей всех революционных завоеваний, действительно был весьма велик,  и обсуждение корейского вопроса вызывало очень сильные дискуссии в политическом и военном руководстве[22].

Однако  Мао Цзэдун осознавал неизбежность конфронтации с Америкой, понимая, что  в  случае дальнейшего развития успехов в Корее при переходе корейско-китайской границы войска ООН не остановятся. С самого начала войны  Макартур отправлял свою авиацию бомбить территорию Китая, а учитывая  политику США в отношении Тайваня, и то, как сам Чан Кайши желал расширить масштаб войны, было очень легко сделать вывод, что соблазнительная перспектива развить успех и дальше приведет  к войне между Китаем и Соединенными Штатами.  А если такое противостояние случится все равно, не  разумнее ли начать его тогда, когда ты готов к этому лучше, чем противник?

Тем не менее, изначально внутрикорейский конфликт окончательно превратился в противостояние двух лагерей, когда ставки резко возросли, и выйти из конфликта казалось «потерей лица».

Вскоре  обеим сторонам становится понятно, что изначальная цель (объединение Кореи под своим знаменем) скорее всего не будет достигнута, и мы видим противоборство двух тенденций. С одной стороны, те, чьи амбиции требовали расширения масштабов войны, невзирая на возможные последствия, с другой – те, кому ноша начала казаться тяжелой, и кто был готов искать выход из ситуации.

На юге это хорошо видно по истории с Макартуром, который вел свою игру, выкручивая Центру руки или игнорируя его указания[23]. Однако прагматики оказались не готовы рисковать, и хотя Гарри Трумэн был не меньшим антикоммунистом, чем Дуглас Макартур, война не вышла за рамки Корейского полуострова[24].

Как бы то ни было, стороны приняли непростое решение начать переговоры.  По словам У. Стьюка, «не вызывает сомнения, что обе стороны искренне желали окончания боевых действий. Однако глубокая враждебность и подозрительность, вызванные колоссальными отличиями в культуре, идеологии и историческом развитии, ставили под большое сомнение перспективы быстрого урегулирования»[25].

Однако всерьез затянуло войну американское решение о репатриации пленных. Как пишет К. Блэр, «если бы Вашингтон строго следовал всем положениям Женевской конвенции … вопрос мог бы быть решен в течение нескольких дней путем обмена всех военнопленных. Однако по гуманным и пропагандистским причинам Вашингтон ввел несколько беспрецедентных и сложных условий обмена военнопленными. Эти условия привели коммунистов в ярость, повергли переговоры в хаос … , и в конечном итоге привели к продлению войны в Корее еще на полтора года»[26].

Конечно,  массовый отказ пленных  вернуться под коммунистические знамёна был бы эффектной пропагандистской победой Запада, но внутри США тоже шла дискуссия. Госдепартамент рекомендовал «избегать насильственного возвращения коммунистам тех лиц, жизнь которых в результате этого будет поставлена в опасность»[27], предлагая провести отбор и немедленно освободить тех, кто не хочет возвращаться. Военные предлагали менять «всех на всех», считая, что так удастся быстрее закончить войну[28].

Кроме того, аналитики выражали обеспокоенность по поводу того, как такая репатриация отразится на  международном праве. Ведь к этому времени на территории СССР находилось довольно много германских военнопленных. Что, если советская сторона также откажется отпустить их на родину, используя те же самые аргументы? Что, если в будущем, используя подобные аргументы, стороны перестанут соблюдать правила обращения с военнопленными[29]?

Однако решающую роль сыграл Гарри Трумэн, который «не собирался покупать перемирие, отправляя людей в рабство или на смерть». Именно он своим авторитетом  и властью поддержал  идею  добровольной репатриации.

Пока переговоры шли, стороны обескровливали друг друга. Америка, по мнению Сталина, впустую растрачивала силы и престиж, Северную Корею добомбили до такого состояния, что к концу войны американцы уже не находили цели для бомбардировки: стороны потеряли на поле брани значительно больше, чем приобрели  пленных, отказавшихся возвращаться к своим. По Гастингсу, 45 % потерь Соединённых Штатов было понесено после того, как начались первые переговоры о перемирии[30].

С точки зрения достижения своих целей войну не выиграл никто. Объединение не было достигнуто, политическая и идеологическая конфронтация была лишь закреплена, а число убитых и раненых мирных граждан составило  примерно 3 млн. человек, что составило  10% населения обеих Корей в этот период. Еще 5 млн. человек стали беженцами, а число членов семей, разделенных войной, достигает 5 млн. с каждой стороны[31].  Более того, Корейская война заложила основы и для сохраняющегося раскола страны, и для формирования на Севере и на Юге авторитарных режимов.

Когда и на каком этапе такого развития событий можно было избежать –  вопрос сложный, но история Корейской войны оказывается хорошей иллюстрацией того, как  большинство ключевых решений было принято на основе неверных данных, личных амбиций и предубеждений тех, кто выдвигал то или иное предложение.  Итог нагромождения неверных управленческих решений оказывается очень важным уроком и предостережением, примером того, к чему может привести игнорирование реальности и принятие решений на основании не фактов, а неких выдуманных конструкций, существующих, главным образом, в воображении руководителя.

Этот урок особенно важен для нас сейчас, потому что в современной ситуации на полуострове автор видит похожие тенденции.  Растущие амбиции молодого поколения политиков и военных, определенное снижение качества экспертного и разведывательного сообщества ключевых игроков, укоренившееся представление о том, что «последний сталинистский режим вот-вот падет и достаточно лишь подтолкнуть его», доминирование идеологических установок над прагматизмом.   Поэтому очень хочется, чтобы истории прошлого послужили бы настоящему.

Категория: Видео, Корейская война, Образование, Общество, Россия